Сквозь огонь проступали глубокие рваные тени. Они придавали фасаду дома сходство с гигантским черепом.

Тени двигались. Казалось, в огне корчится что-то живое.

Сноп оранжевых искр вырвался из крыши и с воем ушел в небо. Раскаленные оранжевые звездочки остро, болезненно напомнили о любви Обри к мандаринам. Маленьким, без косточек, очень сладким и непременно с темно-зеленым листком.

Доу закурил. Это было неосмотрительно. Даже глупо. Надо уйти, пока никто не заинтересовался посторонним человеком возле непонятно как загоревшегося дома. Но Доу не тревожила перспектива задержания, суда, пожизненного заключения (скорее всего, в психушке). Он сделал главное.

Он уничтожил монстра.

Обри — последняя добыча этой твари. Других не будет.

Не будет? А если все дома одинаковы? Ведь недаром каждый хоть раз в жизни мечтает сбежать из своей «крепости». Может быть, дома только притворяются, что созданы для нашего удобства? А мы притворяемся, что верим этому. Семья, гости, доставка пиццы — все крутится вокруг темного страха перед убежищем, которое по природе своей западня.

Или человек сам превращает дом в ловушку, наполняя желаниями, что способны стать кошмаром?

Он отшвырнул недокуренную сигарету в снег и тут же достал новую.

Полжизни не жалко за то, чтобы думать о других вещах. О «тарзанке» над водопадом в ЮАР, театральном фестивале в Эдинбурге, мандариновом закате в Коччи. Мандарины… Как Обри набрасывался на них после всего, что они вытворяли в постели!

Боль от воспоминаний была такой острой, что перехватило дыхание. Доу согнулся, опираясь рукой о дерево. Его мутило.

— Я могу помочь? — раздался участливый голос.

Подняв голову, Доу встретил взгляд бледно-голубых глаз, выцветших от возраста. Взгляд был полон сочувствия.

Благообразный, добротно одетый старик. Дорогое пальто. Безукоризненная обувь. Тщательно зачесанные седые волосы. В нем чувствовалась порода. Так мог бы выглядеть римский император, если бы преторианцы позволили ему дожить до седин.

«Надо было уйти», — подумал Доу.

— Спасибо, все хорошо, — вслух произнес он.

Старик понимающе кивнул и перевел взгляд на огонь, который никак не удавалось погасить, хотя, казалось, здесь собрались все пожарные города.

— Огонь ненасытен, — тихо проговорил он, — как молодость.

Они с Обри были ненасытны. Хотели взять от жизни все. Лекцию по эстетике смерти в античном романе обсуждали на рокерском джем-сейшне. Воскресный пикник оборачивался недельным путешествием по стране автостопом. Билеты на Мартинику грозили превратиться в клочок бумаги, пока, бросив рюкзаки, они занимались любовью в прихожей: «Самолет без нас не взлетит!» И самолеты ждали, райские яблоки поспевали вовремя, мир лежал у них в кармане.

— Говорят, этот дом принадлежал молодому князю, — снова заговорил старик. — Князь занимался черной магией и, будучи воистину прекрасен, отдался некоему демону. За свою любовь он получал все, что только могло представить его воображение. К сожалению, фантазия не знает границ, и однажды он пожелал не то, что хотелось бы его покровителю.

— Верите в легенды? — усмехнулся Доу, потянувшись за очередной сигаретой.

Рука нашарила в кармане пустую пачку.

Доу с досадой смял бесполезную картонку.

— Ваше успокоительное закончилось, — догадался старик.

Он достал из кармана пальто полную пачку Nat Sherman.

— Берите все. Я еще курю иногда по привычке, но редко. А вам, вижу, нужна разрядка.

— Спасибо, — Доу повернулся. — Мне, пожалуй, пора.

— Да, — согласился старик. — Ничего интересного. Огня нет. Остались одни полицейские.

Словно услышав это замечание, двое полицейских двинулись в их сторону.

— Подождите меня здесь, — старик коснулся локтя Доу. — Я поговорю с ними. Я-то знаю, как иногда бывает трудно объяснить, что просто проходил мимо.

С этими словами он уверенно зашагал навстречу блюстителям порядка.

Доу не слышал разговора, но видел, как «бобби» слушали старика — сначала хмуро, потом их лица разгладились, принимая все более почтительное выражение. Наконец, старик снисходительно кивнул и протянул руку, которую они по очереди с энтузиазмом пожали.

Все улажено.

— Похоже, и вы занимаетесь магией, — попытался пошутить Доу, когда старик вернулся к нему.

— Да, только телом мне торговать поздновато, — откликнулся старик. — Так что приходится искать другие занятия.

Доу промолчал. Он не хотел вопросов относительно себя, поэтому и сам не торопился спрашивать.

— Трудно будет найти истинную причину пожара, — проговорил старик. — Хотя, как подумаешь, нет смысла искать. Дом грез уже не вернуть.

— Дом грез? — остановился Доу.

Так Обри называл сгоревший дом.

Старик хотел было удивиться, но вспомнил:

— Ах да, вы же не верите в легенды! А зря, знаете ли. Легенды точнее судебного протокола и объективнее любого научного исследования. Они безукоризненно достоверны.

— Я слышал про Дом грез, — сказал Доу, — но полагал, что это метафора.

— Вся жизнь — метафора, — отозвался старик. — Наши чувства, мысли, дома, в которых мы обитаем, мы сами — всего лишь знаки, которые кто-то чертит на воде времени.

Он вдруг оборвал сам себя:

— Вам бы выспаться, а я пускаюсь в рассуждения ни о чем.

И протянул руку:

— Старики — несносные существа. Извините мою бессонницу и болтливость!

Еще минуту назад Доу мечтал отделаться от незнакомца, но два слова все изменили. Может быть, эта встреча не случайна? Может быть, кто-то знает, что за кошмар обитал в старом доме?

— Выпьем? — напрямик предложил Доу. — Спать не хочется. Все равно уже светает.

— Вы мне нравитесь, — одобрительно заметил старик. — Пойдемте! Я знаю одно неплохое местечко неподалеку. Вас не обидит, если я попрошу помочь мне идти? Приступ ревматизма — довольно мучительная вещь.

Доу взял своего спутника под руку.

«Как старомодные любовники», — мелькнуло в голове. Обри это позабавило бы.

Снова острая, физически ощутимая боль от воспоминаний. Доу почувствовал тошнотворную слабость.

Холод разлился по телу.

Старик все понял без слов. Он переместил руку и прижал Доу к себе, оказавшись в роли ведущего.

Непростой перец, подумал Доу. Крепче, чем кажется. И, видно, тоже не без греха.

Минут через десять они оказались возле круглого здания из тонированного стекла и металла.

— К слову, о символах, — старик указал на гигантские ячейки.

Они отсвечивали золотом в лучах поднимающегося солнца.

— Вам не кажется, что вот это — превосходный символ человеческой жизни? Хрупкой, темной, на короткое время согретой лучами любви и — видите?

Только сейчас Доу заметил, что каждая ячейка укреплена металлическими перекрестиями. Перечеркнута крестом.

— Невеселый символ, — он криво усмехнулся. — Собственно, где мы?

— Это галерея современного искусства, — ответил старик. — Ее открытие состоится на днях. А вот ресторан уже действует. Люблю это заведение. Здесь принимают посетителей в тот час, когда в других местах их выпроваживают.

Ресторан оказался небольшим залом со сводчатым, под готику (а, может быть, это была настоящая готика) потолком. Зал располагался в подвальном этаже не открытой пока галереи. Спуск по спиральной лестнице длился целую вечность. Зато заказанный стариком коньяк, который принес вышколенный официант, превзошел все, что Доу когда-либо пробовал (а ему было с чем сравнить).

— Вы говорили о Доме грез, — Доу вернулся к мучавшему его предмету. — Что о нем известно, об этом доме? Кроме легенд?

— Ничего, — покачал головой старик. — Даже дата постройки — 1350 год, не подтверждается ни одним историческим документом. Между тем, легенды сходятся на ней.

— Впервые слышу, чтобы в легендах назывались даты, — недоверчиво сказал Доу.

— Это потому что вас мало занимают легенды. Вы не верите в их достоверность.

— Я никогда не гнался за достоверностью, — невесело усмехнулся Доу. — Меня всегда занимали фантазии… до определенного момента. А вот сейчас я впрямь предпочел бы достоверность.

Доу стиснул ладонями сниффер, ощущая тягучую прохладу толстого тяжелого стекла.

— Хорошо. Судя по всему, легенд об этом доме много, а вы рассказали только одну.

— Хотите знать другие? — улыбнулся старик.

— Да, — коротко ответил Доу.

— Что же именно?

— Например, почему — Дом грез?

— По легенде, дом — подарок демона князю, — заговорил старик. — Демон дал золото на его постройку, дал вдохновение зодчему и вдохнул жизнь в каменные стены. Это был волшебный дом, — старик прикрыл глаза, как будто вспоминая. — Вы видели его почерневшим от времени и непогоды, видели камни, поросшие мхом, щербины на лестничных ступенях, облупленные носы атлетов на рельефах у входа. А когда-то он вызывал восхищение, считался лучшим творением гениального итальянского архитектора, принесшего на наш север свет южного солнца. Дом был прекрасен, как и его обитатель.

— Красивый, но глупый, так ведь? — заметил Доу. — Я говорю о князе.

— Я не говорил «красивый», — старик открыл глаза.

В них светилась нежность.

— Я сказал: «прекрасный».

— Что же касается глупости, — продолжил он, — иногда чувствуешь себя последним дураком от беспомощности перед ситуацией.

— Пожалуй, — согласился Доу.

Повисло молчание. Чтобы как-то разрядить его, Доу задал новый вопрос:

— Легенды не сохранили имя князя?

— Легенды берегут все, но, как мы уже определили, сама жизнь есть метафора, — ответил старик. — Имя князя тоже не более чем символ. Его звали Аманте.

— Любовник, — Доу достаточно знал итальянский. — Любовник демона?

Старик вздохнул.

— У всего есть предназначение. Дом грез предназначался князю, князь предназначался демону. Пока каждый исполнял свое предназначение, в их уединенном мире царила гармония. Изучай вы демонологию, вы бы знали, что демоны — по-своему гармоничные существа.

— Кто же первый нарушил гармонию? — спросил Доу.

Старик слегка пожал плечами.

— Князь. Он возгордился. Решил, что может пренебречь своим предназначением. Он изменил демону с понравившимся ему юношей. Вот этого можно назвать красивым. Красивым, и только. Демон, разумеется, все узнал, ибо демонам открыты человеческие помыслы. Он мог бы растерзать предателя-любовника, но не стал этого делать. Зачем? Нарушение призвания само по себе — кара нарушившему. Кара не замедлила случиться. Новый друг князя оказался наделен весьма прихотливым воображением. А, как утверждают легенды, Дом грез умел исполнять желания. И он исполнил желание неосмотрительного юнца.

Доу едва не выронил сниффер.

Обри в последние дни перед гибелью тоже был одержим безумной прихотью, веря, что проклятый дом может ее исполнить. Все твердил, что в доме особая аура, которая обостряет чувственность, дает новые ощущения. И вот он мертв. Тот, другой парень, тоже, но другой — случайная деталь в их истории, о нем можно забыть. Другое дело — Обри.

— Что-то не так? — старик ободряюще дотронулся до его руки.

— Все в порядке, — машинально ответил Доу. — Что за желание было у княжеского красавца?

— Я расскажу, — мягко ответил старик. — Только чуть позже. Вам все же следует выспаться. Вы весь горите. Полагаю, сильная усталость. Здесь имеются две комнаты для гостей. Их и снимем на пару часов.

Старик подозвал метрдотеля, тихим голосом отдал какие-то распоряжения и пригласил Доу следовать за собой.

Комната, в которую они зашли, была обставлена со старомодной тщательностью. И не скажешь, что она сдается «на пару часов».

— Подходит? — улыбнулся старик.

— Лучшего сейчас и представить не могу, — ответил Доу. — Идеальное место для того, кто хочет спрятаться от мира или от своих снов.

— Чувствуйте себя, как дома, — улыбнулся старик. — О деньгах не беспокойтесь. Хозяин здешнего заведения мне кое-чем обязан.

— Даже не знаю, как сказать, — Доу попытался улыбнуться в ответ. — Чувствую, что надо бы отказаться, но не могу. Наверное, наглость.

— Нет! Предназначение, — в глазах старика что-то промелькнуло. — Ваше предназначение.

— Я предназначен, чтобы вы за меня платили?

— Чтобы я вам помогал, — поправил старик. — Тем самым вы помогаете мне. Я чувствую себя нужным. А это большая удача — быть кому-то нужным.

Сев на кровать, Доу потянулся к лежавшим на столике листам с золотым обрезом. Барная карта, меню ресторана, список внутренних телефонов, городские службы, расписание авиарейсов…

— Жаль, все ламинированные, — Доу повертел листки в руках. — А то мог бы нарисовать ваш портрет на память о встрече.

— Вы рисуете? — с интересом спросил старик.

— Как сказать, — Доу вернул на место золотые обрезы. — Я рисую в стиле старых мастеров, а сейчас на это нет спроса. Разве только подделывать тех, что в цене на аукционах. Но вас мне хотелось бы нарисовать.

— Почему? — полюбопытствовал старик.

— У вас незаурядное лицо, — сказал Доу. — Сильное впечатление. Такие лица привлекают. Влекут, если быть точным.

Доу вдруг понял, что до сих пор не знает имени старика.

— Как вас зовут?

— Содо.

— Готов спорить, что фамилия начинается на «м».

Старик рассмеялся:

— Да, но мы обойдемся без нее. Зовите меня просто Содо.

Доу посмотрел на него долгим взглядом, сказавшим все лучше слов.

«Что я делаю?! Обри, что я делаю?!» — закричал он в душе.

И начал раздеваться.

Содо снова улыбнулся, запирая дверь на два оборота ключа.

…Сон наполняли шорохи, касания, силуэты. Ветви старого граба скребли окно под порывами ветра. Бродячий кот осторожно переступал мягкими лапами по ведущей к подъезду дорожке. Снег падал на потрескавшиеся губы мраморных нимф в парке, слезами стекал из их невидящих глаз. Ночь обнимала дом. Белая зимняя ночь, когда сумерки сгущаются бесконечно, но так и не переходят в темноту. В похожей на парное молоко белизне спали грачи на кронах деревьев. Их неподвижные силуэты выглядели черными лезвиями, застрявшими в теле неба. Багровая кора кровью стекала по стволам.

Среди шорохов и касаний двое обменивались поцелуями — жадно, но с примесью стыдливости, как подростки на первом свидании. Обри, гедонист и циник, артистично изображал смущение, чтобы разогреть своего Гиацинта, а в том каждое движение выдавало девственника.

Доу они не видели, зато он хорошо видел обоих. Ему вдруг стало жаль незнакомого парня. Так жалеешь свежевыпавший снег, который утром покроется грязными следами. Обри, Обри, ты не подумал, что цена за иные прихоти слишком высока даже для тебя.

— Пойдем в дом! — Обри потянул парня к входной лестнице.

— Это твой дом? — спросил парень. — Выглядит мрачновато.

Обри приложил палец к губам.

— Не говори о нем так! Он услышит и обидится.

— Кто? — не понял парень.

— Дом! — засмеялся Обри. — Не находишь, что он — живой?

Что-то сладострастно вздохнуло, словно дом и впрямь услышал, как о нем говорят. От полной луны, показавшейся среди туч, в окнах заиграл слабый свет. Скорее, тень света, но этого было достаточно, чтобы окна стали похожи на глаза суккуба.

Парню, видимо, стало не по себе.

— Уйдем отсюда, — сказал он, озираясь. — Здесь что-то не так.

— Никуда мы не уйдем! — весело возразил Обри.

Он зачерпнул пригоршню снега и провел по лицу парня.

— Я покажу тебе что-то удивительное! Там, внутри, царство грез! И они исполняются. Понимаешь?

Он почти побежал к входу, увлекая ошеломленного любовника. Тяжелая дверь отворилась и гулко захлопнулась за ними.

Внезапно из крыши и окон вырвалось пламя. Языки огня протянулись во все стороны от дома. Один из них закрутился огненной спиралью вокруг Доу. Тот попытался вырваться, и не смог. В это мгновение невидимая рука вырвала его из пылающей петли и понесла над землей.

Доу силился поднять голову, чтобы увидеть, кто его несет, но видел только тень, отражавшуюся на стенах домов и заснеженных улицах. Она держала его, крепко и надежно, как цепь.

«Теперь ты понимаешь, милый мальчик, что чувствовал я», — шептала тень.

Он узнал голос Содо.

Где-то на здании ратуши или суда куранты возвестили полночь. Далекий, но отчетливый бой разбудил Доу.

— Как в сказке, — сказал лежавший рядом Содо. — Главное — успеть найти свое счастье в кратком промежутке между началом и концом метаморфоз. Доброе утро, мой мальчик!

Он притянул к себе Доу:

— Плохой сон? Тебе снились кошмары?

— Хуже, — ответил Доу. — Воспоминания.

— Попробую тебя от них избавить…

Старик оказался на удивление крепким. Он совсем не выдохся после их первых любовных баталий и предложил Доу задержаться в «заведении» до следующего утра. «Если ты оставил дома кота или хаски, мы организуем его доставку сюда», — предложил Содо за обедом. Но Доу не держал ни кота, ни богомола, ни редкого вида орхидеи. Квартира, которую они снимали с Обри, была одной большой спальней. Место, где можно упасть в счастливую любовь, сон, пробуждение и снова любовь. А потом — быстрее на улицу, в горячку впечатлений, игру чувств, ежеминутную смену сюжетов. Слишком ненасытные, чтобы на чем-то остановиться. Князь и его юный избранник из легенды тоже были такими?

— Почему — князь, да еще итальянец? — спросил Доу, когда они, по его выражению, «прервались на сигареты». — Ведь не случайно хозяином дома оказался наследник римских патрициев?

Содо сделал неопределенное движение рукой. Голубоватый дымок сигареты сложился в подобие мандрагорового человечка.

— Италия осталась для нас олицетворением гармонии, любви, — сказал он, — и ревности. Сонеты Петрарки, веронские любовники… Любовь Отелло и Дездемоны, как мы помним, родилась в Венеции. Трудно представить начало их истории под другим солнцем. А, возможно, легенды намекают на то, что Итальянец лучше других воспел ад и любовников в аду. Что же до князя… Некто, прекрасный как ангел, поддался искушению демона, то есть, пал во тьму. Ни о чем не говорит?

— Денница, сын зари, — вспомнил Доу.

— Именно, — кивнул Содо. — Еще его называют Князь. Легенда говорит о человеке, не о первом из архангелов, но, если подумать, каждый из нас в чем-то первый и каждый когда-то падает во тьму. Вопрос в том, что он находит в падении. Или — кто находит упавшего.

— Как мы с тобой? — Доу встал с кровати. — Я низвергся во тьму, и тут же является мой дух-хранитель. Забавно.

«Снял меня, как первую попавшуюся уличную задницу, — неожиданно подумал он. — Да я и есть уличная задница, если, едва похоронив Обри, кидаюсь в постель к другому»

Доу подошел к окну. Отдернул шторы, не заботясь, что кто-то может увидеть его голым.

— Насколько я тебе нужен? На неделю? Месяц? — спросил он.

— Пока не буду полностью уверен, что тело твоего друга не нашли, — спокойно ответил Содо.

Несколько секунд Доу стоял неподвижно, глядя в темноту перед собой. Потом, словно нехотя, обернулся.

Содо испытующе посмотрел на него.

— Даже не думай! Будет плохо, — предупредил он.

Одним прыжком Доу пересек пространство от окна до кровати и опрокинул старика навзничь.

Но, едва его пальцы стиснули сверхъестественно гладкое горло, как Доу швырнуло прочь. Скорчившись, ловя ртом воздух и царапая пол, он упал к ногам поднявшегося Содо.

Он горел, словно пропитанная маслом пакля. Огонь охватил все тело. Огонь был внутри. Огонь пожирал его, выплевывал, снова пожирал.

Он падал в бездонное жерло тьмы. Огонь не утихал. Пламя возникало из самого его тела, питалось им и питало свою добычу. Мучитель, мука и жертва стали частью вечности.

Боль, как ни странно, не отняла ни воспоминаний, ни способности к воображению. Одно за другим вспыхивали лица. Молниями прорезали темноту разрозненные во времени, но каким-то образом связанные воедино события.

Вот прекрасный князь со своим красивым другом прогуливаются в кипарисовой аллее парка. Они что-то обсуждают и, словно в подтверждение своих слов, князь впервые дотрагивается до руки спутника. Жест легкий, но не оставляющий сомнений в намерениях говорящего. Их взгляды встречаются. Разговор затихает.

В наступившей тишине слышно пение дрозда. Солнце золотит стены дома, словно парящего над землей в дивном сиянии. Чуть колышется трава на лужайке, хотя ветра нет.

Огонь набрасывается с новой яростью, притупленное восприятие оживает, и воскресший для новой смерти Доу продолжает падать в безучастной ко всему мгле.

Что делают, попав в ад? Молятся? Просят о пощаде? Кощунствуют? Или просто кричат?

Доу никогда ни о чем не просил. Никому не молился. В кощунстве он не видел смысла, а кричать в этой бездне казалось ему кощунством. Крик — попытка выразить ужас. Его ужас невыразим.

Новое воспоминание мелькнуло среди багрового пламени. Они с Обри в антикварном магазине. Хозяин, похожий на сытого домового (не хватает только деревянных башмаков и полосатого колпака с кисточкой), открывает дверцу книжного шкафа, которая оказывается ходом в другой магазин — для особо щедрых ценителей. Обри выбирает кратер, на котором искусство безвестного эллина облагородило хаос человеческих влечений. Хозяин довольно кивает головой: да, это истинный шедевр, за него любая цена покажется не слишком высокой! Ныне таких мастеров не сыскать, да и удовольствия, прямо скажем, не отличаются разнообразием. В прошлом в подобных делах разбирались больше. Вот дом недалеко отсюда — говорят, его построили больше шести веков назад, и такое рассказывают! Вроде как, если прийти туда и загадать желание — из тех, что всегда при тебе, хоть о них и молчат, то желание исполнится. Может быть, желание прекрасно как цветок, а может, отвратительно, как изнанка преисподней, но оно непременно исполнится.

Антиквар говорит, а за его спиной колышутся занавески на плотно закрытом окне.

Что их связывает? Доу силился понять, что их всех связывает, будто от этого зависело прекращение пытки.

Вдруг он представил лицо Содо.

Жаль, что все так вышло, подумал Доу. Может быть, старик — единственный, кто мог его по-настоящему понять. Надо было ему рассказать…

«Прости, Содо!» — молча сказал он.

Первый раз в жизни Доу попросил прощения.

— Проснись! Слышишь?! Узнаешь меня?

Голос Содо доносился как будто из-под воды или толстого одеяла. Его лица Доу не видел. Перед глазами колыхалась желтоватая пелена.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как в аду, — пробормотал Доу.

— Держись, мой мальчик! Сейчас будет легче.

Доу скорее угадал, чем почувствовал укол. Что-то вводили ему в вену.

— Не беспокойся! Это редкое, но безотказное средство. Наука знает больше, чем хочет показать.

Голос сделался отчетливым. Пелена расступилась, открывая Содо. Тот сиял, как экспериментатор после удачного опыта.

— Все в порядке, мой дорогой! Отныне все в порядке, — старик погладил Доу по щеке.

Его рука дрожала.

— Прости, — сказал Доу.

— Прощаю, — без обиняков ответил старик, — и забудем об этом. Есть хочешь?

— Как дикий зверь, — признался Доу.

— Я так и думал. Заказать что-нибудь сюда или поднимемся наверх?

— Наверх, — решил Доу. — И хорошо бы потом проветриться.

— Тогда, — старик сделал шутливый приглашающий жест, — нас ждет пир. Завтрак, обед или ужин — не могу сказать точно. Я немного потерялся во времени.

От вылазки в город пришлось отказаться — Доу еще чувствовал слабость. Вместо этого они поднялись в безлюдную галерею, ждавшую открытия.

Со стен на них смотрели плоские бесполые фигуры с пропеллерами вместо глаз. Свисавшая с потолка колючая проволока обвивала швабру. Чудовищная масса шамота, сформованная в подобие первобытной «Венеры», мигала вмазанной в пупок электрической лампочкой.

— В современной эстетике я профан, — заметил Доу. — Мне нужны Вероккио или Рогир ван дер Вейден.

— Как и мне, — отозвался Содо. — Предназначение искусства — искать и утверждать гармонию. Отказываясь от этой задачи, искусство перестает быть самим собой. Прекрасный дом превращается в логово монстра.

«Или парочки монстров», — подумал Доу, представив их обоих в замкнутом пространстве, забитом образцами масляно-шамотовой психопатии.

Он думал, что, уничтожив дом, убил чудовище. Теперь он не был в этом уверен. Монстр продолжает жить — в нем.

Ему хотелось рассказать Содо о своих кошмарах, но Доу чувствовал, что легче примет правду в отвлеченной форме метафоры.

— Что же все-таки пожелал злополучный любовник князя? — спросил он, следуя ходу собственных мыслей.

— Ах да, — Содо слегка хлопнул себя по лбу, изображая забывчивость. — Фокус в том, что рассказать об этом невозможно. Слова не передают ни прелести, ни чудовищности случившегося. Но я обещал рассказать, и попробую это сделать.

— Как я уже говорил, по легенде, Дом грез мог исполнять желания. К сожалению, человеческие желания безмерны, а человеческие возможности ограничены. Друг князя, юноша темпераментный, захотел удовольствий и ласк, превышающих все, что может дать самый искусный любовник. Он захотел преступить границы природы. И дом откликнулся на призыв пылкого воображения. Я не могу объяснить, каким способом, но в одно из зимних полнолуний, когда ночи особенно темны, а холод особенно жгуч, дом подарил юноше наслаждение, превосходящее все, что только можно измыслить. И, конечно же, юноша не выдержал восторга.

— Его нашли мертвым, в подвале дома, и никто не знал, как он попал туда, и отчего умер, — договорил за старика Доу.

— Так, мой мальчик, — с легкой грустью сказал Содо, кладя руку ему на плечо. — С Обри ведь случилось то же самое?

— Да, — Доу заставил себя смотреть прямо на старика.

Его уже не удивляло, что Содо назвал Обри по имени. Похоже, Содо знает все об их жизни. Всегда знал.

— Дом построили в тысяча триста пятидесятом, — снова заговорил Доу. — Шестьсот шестьдесят шесть лет назад. Все это время князь был в аду? И тот юноша тоже?

Содо присел на постамент шамотовой «Венеры».

— Юноша? Нет. Он по-своему выполнил предназначение, за что же ему было страдать после смерти? Смею вообразить, что он возродился где-то в саду возле тихого дома, в тихом переулке, квартала через два отсюда. И цветет до сих пор, являясь миру то анемоном, то гиацинтом. По-своему чудесная судьба.

— Князю, — голос старика изменился, — повезло меньше. Он был слишком прекрасен, чтобы сочетаться с законами вселенской гармонии. В этом он был подобен Люциферу, хотя не обладал его могуществом. Впрочем, могущество — относительное понятие. Демон, любивший князя, считался далеко не последним в иерархии темных сил, но и он не мог ни предотвратить измены, ни даровать своему избраннику бессмертие, ни даже спасти его от страданий. Князь исчез в ту же ночь, когда погиб красивый юноша. Если бы он не занимался магией, демон смог бы достаточно быстро его найти. Но князь пытался прибегнуть к помощи других сил, ибо думал, что демон станет ему мстить за измену и хотел укрыться от него. Тем самым он безнадежно усложнил дело. Пока демон вел поиски (а демон не прекращал их ни на единый миг), князю пришлось пребывать в недрах ада, в одном из тайных склепов, о которых не знают даже посвященные, а потом — возродиться к жизни в нашем банальном веке. Правда, возрождение стало нитью, которое помогло демону, наконец, встретиться…

Содо поднял на него сияющий взгляд:

— …со своим дорогим мальчиком.

«Как в кино», — подумал Доу.

Он представил себя и Содо под софитами съемочной площадки. Что теперь следовало бы делать по сценарию? Шептать «нет!», плакать, пытаться выпрыгнуть из перечеркнутого крестом окна?

Слишком просто.

Принять то, что кажется бессмыслицей. Понять недоступное пониманию. Осознать, что они оба — убийцы. Ведь, когда Доу увидел, как Обри целуется с тем, другим, он пожелал смерти тому, кто, казалось, занимал всю его жизнь. Так когда-то князь пожелал смерти своему красавцу, приревновав к дарящему услады дому.

Он пожелал, а дом, созданный волей демона, исполнял желания. Разумеется, в первую очередь, желания хозяина.

Теперь демон сидел напротив в образе обаятельного старика, и выходило, что только он по-настоящему любил Доу. А Обри — всего лишь красивый юноша, зацветающий гиацинтом в чьем-то саду.

Сложно для человека. Чудовищно сложно.

Он подошел к сидящему Содо. Обхватил за плечи и крепко прижался, вдыхая тепло и едва уловимый запах дорогого парфюма.

— Хочется вообразить себя прекрасным. Да только понимаешь, что все не так. Я не стою того, чтобы меня искали. И уж точно не стою твоей любви.

— Саади сказал: «Чтобы понять красоту Лейли, на нее надо смотреть глазами Меджнуна», — отозвался Содо, удерживая его в объятиях и продлевая почти абсурдный в своей непостижимости миг узнавания. — Для меня ты стоишь больше, чем весь этот мир.

— Что теперь? — спросил Доу.

— Я подарю тебе новый дом, мой мальчик, чистый от воспоминаний. Наш новый дом. И постараюсь на этот раз не потерять своего прекрасного князя. А ты — ты напишешь мой портрет. Уверен, на этот раз его оценят.

Доу подумал, что в искусстве любви ему не встретить никого, подобного Содо. Только с ним ощущения, даруемые телом, станут шедевром.

Стоит попробовать.

Попробовать все заново.

…Во сне они шли по кипарисовой аллее к только что построенному дому. Светило весеннее солнце, и на лужайках парка цвели гиацинты. Доу заметил, что он и Содо одеты по моде XIV века. Точь-в-точь герои «Кентерберийских рассказов». Настроение у обоих было прекрасное, и они едва сдерживались, чтобы не выражать свои чувства слишком откровенно: в доме их ждали гости.

— Все еще не могу поверить, что такое чудо возможно на Земле, — сказал Доу, любуясь подарком демона. — Этот дом построен не из камня, а из света.

— Он построен из любви, — улыбнулся Содо. — И будет таким, пока между нами будет любовь. А красивые юноши пусть цветут на окрестных лужайках.

Он невинно, по-родственному коснулся губами щеки Доу и кивнул, приветствуя кого-то из продолжавших подъезжать гостей.