— Почему я?

Она ненавидит смотреть вот так, снизу вверх. Он это знает и наслаждается тем, что даже в магическом сне ощутимо выше ее.

Бледные губы растягиваются, словно их вскрывают изнутри ножом. Улыбка-шрам освещает лицо потусторонним светом. Темные впадины под глазами становятся черными.

— Это мой подарок! Хотел, чтобы тебе было приятно!

Закадычные враги, друзья насмерть, они стоят друг против друга, а вокруг неспешно вращаются звезды и низко, размеренно гудят соки жизни внутри Мирового древа.

— Слышишь? — он прикладывает ухо к стволу. — Эра завершается. Миры хотят отдохнуть. Свернуться в семя, уснуть в тишине и возродиться обновленными. Они просят об этом, а вы все тянете.

— И ты решил за всех?

В голубых глазах насмешливое удивление.

— Я ничего не решаю. Всего лишь говорю то, о чем другие не осмелятся даже подумать. А сказанное само становится жизнью. Песчинка укрывает в себе бесконечность, одно сознание — мириады миров. Так уж вышло, что только мы готовы сделать это. Мы завершим, мы начнем. Ведь это красиво — стать частью легенды, о которой слышал с детства.

Она вскидывает голову и так же насмешливо улыбается в ответ.

— Надеешься, что у меня в последний миг дрогнет рука? Или что я, став частью легенды, останусь сидеть рядом, как преданная жена? Тебе — Корабль, мне — чаша?

— Нет! — он понижает голос почти до шепота. — Эта рука не дрогнет. Ты ведь хочешь того же, что и я, только молчишь. А насчет преданной жены…

Черные волосы и высокие скулы делают его похожим на хищную птицу. Он наклоняется совсем близко, она чувствует холодное как февральский снег дыхание.

— Тебе не идет быть женой. Ты — воительница. Любовь, поцелуй на окровавленных губах, чаша, защищающая от яда. Трогательно, но… не твое.

— Ты в этом уверен? — она отстраняется, смотря в глаза, которые здесь, в звездной ночи, кажутся совсем синими.

— Так же, как в том, что завтра буду одиноко лежать на полу пещеры с намертво заваленным входом.

Длинные пальцы легко охватывают ее затылок, снова сближая их лица.

— Завтра все должно быть по-настоящему, слышишь! — теперь его голос звучит настойчиво, требовательно. — Вселенные рождаются и гибнут, потому что мы этого хотим. Поверь, я сделаю все, чтобы ты захотела моей смерти.

— А если ты выживешь?

Он смеется.

— Тогда случится самое ужасное: все останется на своих местах.

Его пальцы скользят по ее волосам, заплетенным в тугую косу.

— Завтра последний день того, что люди называют парадом планет, а мы — схождением миров. Упустим — ждать придется еще пять тысяч лет. У меня нет желания дряхлеть вместе с мирами и видеть, как увядаешь ты.

Пальцы осторожно убирают с ее лба выбившуюся прядь. Пальцами он говорит то, что никогда не скажет словами.

— А еще…

Его глаза влажно блестят, будто полные слез.

— Что?

— Я больше не хочу враждовать с тобой.

… Она наносит последний удар, зло, отчаянно, изо всех сил. Да, он постарался, чтобы сейчас она его ненавидела, и преуспел в своем намерении.

Он падает на колени. Молча, без стонов и предсмертного хрипа. Валится на землю, лицом вверх, устремив застывший взгляд к одной ему видимой цели.

Она стоит над ним, тоже недвижно, чувствуя дрожь в себе и вокруг себя. Последний удар словно привел в действие невидимый рычаг, сдвинул опоры земные. Пещера сотрясается, с гулом и грохотом по одной из стен низвергается поток воды, увлекая за собой падающие каменные глыбы. Три плоских каменных плиты, одна за другой, врезаются в землю возле неподвижного тела, образуя подобие саркофага. Еще немного, и камни замуруют выход.

Пора. Она успеет. Ее ждут солнце, весенние цветы, богатый дом, верные слуги и вздыхающий о ней красавец, сладкий сон многих женщин.

Разве не это называют счастьем? Разве не за это она сражалась сейчас?

Пора…

Она медленно опускается на землю внутри только что возникшей гробницы. Медленно наклоняется к телу, на которое падают с потолка пещеры ледяные капли, и целует замершие губы. Едкий вкус крови остается во рту.

— Только не лги, что умер, — говорит она, устраиваясь поудобнее. — Ты прямо-таки набальзамирован тайным знанием. Такие не умирают, они лишь ждут своего часа. Так подождем вместе. Как ты говорил? «Любовь, поцелуй на окровавленных губах, чаша, защищающая от яда. Трогательно, но… не твое»? Говорил и знал, что я останусь. Хотя ты нисколько не заслуживаешь этого, Манфред Пауэлл.

Лара усмехается и подставляет под ледяные капли металлическую чашу с острыми краями — древнее оружие, найденное ею в безымянной гробнице далеко на юге.